Дмитрий Шепелев рассказал о тяготах военного прошлого

Дмитрий Шепелев – один из немногих мужчин, которые не отмечают 23 февраля. Всему виной военное прошлое телеведущего, о котором он с присущим ему чувством юмора и рассказал: «На военной кафедре Университета меня недолюбливали: пижон и выскочка, мальчик из телевизора, еще и ведет что-то там по радио. Но больше всего раздражали мои длинные волосы. Но были и свои уловки. Взяток на кафедре не брали, но в замен на пачку бумаги на многое закрывали глаза. Бумага была в цене. Еще больше в этой армии для интеллигентов ценили умение обращаться с компьютером. Компьютеры пылились в офицерских комнатах, их даже не умели включать. Так за пару набранных страниц мне раз за разом давали отсрочку от парикмахерской. Но только до поры до времени. И когда в моих машинописных услугах более не нуждались, пришлось пойти на хитрость. Я принес справку с работы, о том что длинные волосы - часть имиджа, эфирный образ, который ну никак нельзя нарушать. Хитрость же заключалась в следующем: справка была... с радио. Мою насмешку раскрыли не сразу, а когда всё же дошло, пришлось нести бумажку уже с телевидения.

Моей изворотливости хватило на два года. На носу присяга, принимает сам министр обороны. Спасения ждать не откуда: явишься на плац с патлами, присягать не будешь. Помощь пришла откуда и ждать не стоило: сам полковник, глава кафедры, отвел меня в сторону и сдержано пообещал помочь. Настоящий офицер не брал взяток, но от украинской горилки и импортных сигарет отказаться не мог. Итак, день до присяги. Я щуплый юнец в военном городке стою напротив подъезда моего спасителя с пакетом призывно бряцающим стеклом при каждом шаге. Навстречу выходит полный, немолодой мужчина. На нем майка-алкашка, треники с пузырями на коленях и сандалии на босу ногу. Завершала образ белая панама. Да. Это был полковник. Так он выглядел по выходным. Пригласил подняться. Мы вошли. Он достал два стакана, разлил до краев водку и протянул мне одну сушку. «За присягу!» - трубным голосом скомандовал он и опрокинул стакан. После показывал фотоальбом, где среди прочих почему-то запомнился его снимок с Димой Маликовым. Но жемчужиной альбома была фотография самого полковника в юности. «А ведь я тебя хорошо понимаю», - цедил он мне, уже основательно поплывшему. «Я ведь сам был такой же ... Мулявин ... Песняр!». На снимке красовался мой полковник с густыми усами, спущенными до подбородка, и волосами до плеч. «Не волнуйся, помогу я тебе».

Я плохо запомнил, как возвращался домой. Помню мутное утро следующего дня и как от водки крутило в животе. Поверх белой сорочки и костюма тройки на груди у меня красуется промасленный по случаю присяги калашников, я чеканю слова присяги. Кафедра окончена. Через день я постригся.

С тех пор 23 февраля я не отмечаю. Никак. Остальных с праздником!»